a1a0d2b2     

Письменный Борис - Явление Духа



Борис Письменный
Явление Духа
Дух прилетал в гости семьсот первым рейсом компании Финэйр. Я не видел
его больше двадцати лет и пока, разгоняясь и стопорясь, пробивался в
растущем трафике по скоростному шоссе Ван Вик все пытался представить себе
каким же глубоким стариком должен быть Дух, если и на моей памяти он был уже
дедом.Чем ближе к Кеннеди, тем живее представлялся он мне. Согнутая фигурка
Духа и его морщинистое удивленное лицо уже немного витали на приаэродромном
шоссе, вдоль которого мелькали домики Квинса, деревца в белорозовой
цветочной пене и щиты с группами авиалиний. Его становилось все больше и
больше, чтобы потом, в зале ожидания Дух материализовался совсем, задышал и
обрел тело, чтобы я бы смог лицезреть его целиком, взять за руку и привезти
к нам в Нью-Джерси.
Весна вышла солнечная и прохладная, 'ниже среднего' по нью-йоркским
стандартам, а по нашим-так в самый раз-стояли почти московские победные
майские дни; такие, когда утро встречает прохладой и ветром встречает река,
когда не спит, встает кудрявая, и вся страна встает, ясное дело, со славою.
Это как раз в такие дни у нас дома, на высокой пристройке под оцинкованной
крышей, на пятом без лифта этаже молодая, еще совсем живая и веселая мама,
напевая про 'кудрявую' невсклад-невлад, но от души, приносила к нашему
единственному окну таз с горячей мыльной водой. Мы вычищали проложенную
между рам аптечную вату в прилипших елочных иголках, находили какие-нибудь
копеечные медяшки, огрызок карандаша, желтую скорченную куриную лапку,
газетные замасленные обертки от ста грамм колбасы и серебряную шелуху от
плавленого сырка и прочей, висевшей зимой на морозе зафорточной провизии.С
длинным шорохом мы срывали бумажные полоски в засохшем мучном клейстере и,
враз, с шумным треском распахивали окно... И тогда наступала весна.
Ласковый майский ветер и грохот улицы врывались в комнату. За углом, в
Оружейном переулке у районных семейных бань, звенел трамвай; внизу, во
дворе, весело ругались бабы, звонче всех - жирная Маруська; шипела радужная
струя из дворницкого шланга; сладкий запах керосина и пыли щекотал нос;
'зима-лето-попугай!' истошно дразнили кого-то детки. Из одного окна
настойчиво пиликала скрипка; из другого - настойчиво звали к столу: -
Владимир, иди же, я тебе накладываю! Какие же глухие, закупоренные мы жили
всю зиму! Кубарем, обгоняя испуганных кошек, я слетал с лестницы и первым,
кого я замечал во дворе, был Дух. В окружении почтенной публики он сидел на
столе у дровяного сарая и прилаживал на плечах лямки своего трофейного
баяна. Ждали с нетерпением; выносили из дома табуретки; подтаскивали ящики
из-под кильки, сваленные у черного хода продмага. Ребята садились поодаль на
покатой крыше угольной ямы. И вот - австрийский инструмент оживал, начинал
выделывать восьмерки; сверкая перламутровыми пуговицами, баян всхлипывал,
сморкался и хохотал, и наш жалкий двор переставал быть жалким, медленно
покачивался и кружился в ритме довоенного вальса.
- Брысь отсель в ритме вальса! - так цыкал и хрипел одноногий Пашка
'Пахан' на слишком приближавшихся пацанов и стучал костылем.
Женщины, в перелицованном крепдешине на ватных плечиках, укрывали
столярный верстак старыми газетами Правда и Британский Союзник, раскладывали
угощение - крутые яйца, пучки зеленого лука и черняшку Рижского,
припушенного мукой. Посередине верстака, в честь Девятого Мая, водружалась
кастрюля с самогоном.
С соседней улицы Горького доносилось глухое радиоэхо; там ш



Содержание раздела