a1a0d2b2     

Письменный Борис - Открыватель Визиологики



Борис Письменный
Открыватель визиологики
Виною тому нью-йоркская жара, привыкнуть к которой трудно. Задраяны
окна; воздух кондиционированный, не живой; голова гудит точно летишь в
самолете. Так пролетал он короткую июльскую ночь, терзал простыни, взбивал
подушки; не спал - переворачивался из одного сновидения в другое. В
последнем сне дрался. На ринге. Размытые сменялись картины - в детской
секции бокса он работает с росльм соперником; и Сюзи там же, на трибунах
гулкой цирковой арены Крыльев Советов кричит ему вместе со всеми: - Жми Нос!
Врежь Колбасе. Режь его на пятаки!
Боксером стал случайно. В те годы дрались без разбору: от скуки - на
кулачки, по-злому - камнями. Двор на двор. Когда надоели и драки и
расшибалка и казаки-разбойники, задумали записаться в Крылышки.
Леха сказал: - Мировское дело гимнастом; поскользнешься, хоп! - сальто;
опять на своих двоих. В секции вышло иначе: боксерский тренер определил: - С
твоим, паря, носом, ты - наш человек. Кличка Нос прилепилась к нему среди
прочих: Скула, Кулак, Бельмондо... Особых спортивных заслуг не добился; зато
любили снимать для клубных монтажей. Фотограф командовал: - Матвей,
нарисуй-ка мне стойку.
Обычно сны забывались. Москва не являлась с первых лет иммиграции,
когда многих посещал Судный День депортации и грозный глас вопрошал:
- А ты что тут делаешь у нас, в Америке?
Теперь же, из-за дьявольской духоты он видел сон и себя, смотревшего
сон; и нарочно не хотел просыпаться, чтобы досмотреть один момент, жаркий и
влажный, в котором они с Сюзи душили друг друга в несуразных объятиях.
Каждый, с головой был завернут в свою простыню; барахтаясь, они вслепую
соединялись каким-то единственно правильным складным образом - профиль в
профиль, как в 'джиг-пазл' - в игре вырезных фигур. Наяву никаких объятий
еще не случалось, ни таких, ни всяких.
В мечтах, щурясь, он вышел из спальни. Ослепительное солнце било в
настенный гобелен, вышитый квартирной хозяйкой миссис Десото: крест-накрест
копья, мечи, подобие курчавой римской головы и золотом по ленте - Vini,
Vidi, Viсi. На столе - со вчерашнего вечера прели рыхлые ломти арбуза; в
розетках - мраморно растаявшее мороженое. Источал запахи сладкой ванили
почти нетронутый торт. Вот, значит, откуда эти Крылья Советов - туда
долетали через Ленинградское шоссе шоколадные ароматы фабрики Большевичка.
Под просвеченной насквозь бутылью джина лежал конторский блокнот с пузырем
зеленой бутылочной тени на нем и твердьм почерком бывшего тестя: - Дочь
дается на выходной до пяти без копеек.
На службу Матвей летел: пятница - лучший день недели. Суббота тает до
обидного незаметно; а воскресение омрачено грядущим понедельником. Именно
сегодня, чуяло его сердце, произойдет нечто важное: он откроет Америку или
совершит подвиг или, на худой конец, что-то сдвинется в их отношениях с
Сюзи. Не даром привиделся сон в руку. Как раз на сегодня он собирался
пригласить Сюзи к московским знакомым. Засомневался: наши чуть выпьют -
внаглую перейдут на русский; Сю заскучает. Имелся у него и другой, лучший
план.
С утра в сабвее душно. Выползали из-под хламид подземные его обитатели;
почесывались, зевали, гремели кружками навстречу прохожим. Уворачиваясь от
них, Матвей замечал отбитые кафели, унылые светильники; думал - не зря
пугают нью-йоркским сабвеем - место по виду отхожее, вроде писсуара в
тюремной больничке. Ограбят, прирежут за милую душу. Верно, ужасы принято
преувеличивать; он сам, например, не видел, чтобы при нем убив



Содержание раздела